5.2. Жить не по лжи

Почему-то Вильгельма в Томске нередко праведником называли, как-то не специально. А ещё - борцом за справедливость. Над гробом батюшка даже рыцарем справедливости назвал. Почти официально он числился в советские годы диссидентом, потом правозащитником. Была в его жизни политика, общественная деятельность. И репрессированным был, а потом - чиновником областной администрации. Служивший, как жрец, науке, он стал служить и людям.

Да мало ли общественно и политически активных людей? Ну, конечно же, нет. Но тут была одна изюминка, или две. В советские годы правдой и истиной было не то, что правда и истина, а то, что партия сказала. Правду же говорить открыто никто не решался, а кто решался - ату его! Так вот тогда один из немногих, кто мог говорить правду, Александр Исаевич Солженицын советовал: «Если не можешь говорить правду, так не участвуй во лжи».

Это программа-минимум такая - жить не по лжи. Вильгельм был из тех, кто жил не по лжи. Не всегда, не везде он мог говорить правду, но всегда и везде - не лгал. Но правду и истину часто любят люди скандальные. И чем пуще скандал за правду, тем круче, тем интереснее. Это когда забывают, что у правды один корень с праведностью. Правдолюбцев митингующих много, праведников мало. Вильгельм скандалить не умел, кричать о правде не любил. Он был человеком мирным, где-то даже тихим, и его правда была из источника праведности. Я помню, как юношей в те годы чуть ли не первый раз живых диссидентов увидел, мне они тогда казались героями былинными, ведь против самой советской власти говорят! И - шок! Я увидел их такими же людьми, как и те, с кем они боролись. Сказка кончилась. В отношении греха и праведности я разницу не увидел. Только политическая база была другая - одни за режим, или в режиме, а другие - против, не вписались в него. Послушаешь, - правду говорят, посмотришь, - а праведности у самих нет?! Все запуталось. И особенно к диссиденствующим больше не тянуло.

И там, и там одни и те же внутренние и внешние по жизни грехи. У Вильгельма же интерес к правде и участие в диссидентском движении были не целью. Он просто не мог их обойти. Этого требовала праведность и жизнь по правде, а не по лжи. 

Была и другая изюминка. Он любил людей, был очень сердечным. Любил и хотел помочь. И помогал.

Вильгельм не вписался в систему, а началось все с детства. Папа арестован, десять лет лагерей, вечная ссылка в Сибирь. Опа (дедушка) арестован, умер в лагере. Дядя Яша в лагерях. Дядя Абрам расстрелян. Это Вилли узнает через сорок с лишним лет, а тогда - взяли и не вернулись. Мама, вся семья, все менониты, все немцы сосланы. Теперь они фрицы и фашисты.

Репрессированы были все. Когда потом, в шестидесятых, семидесятых встречались старики, то не спрашивали друг друга:

- Не коснулись ли тебя репрессии?

 А просто сразу:

- Где сидел? Сколько? Как все было? Где сейчас тот или иной?

На этом фоне прошло виллино детство и юность. Нет, не на фоне - он во всё это был включен сам.

1960-е. Оттепель. Солженицын. Сахаров. Диссиденты.

Все это проходит через виллину жизнь. Сначала радость - издали  «Один день Ивана Денисовича». Вилли привез эту повесть в Усть-Каменогорск, где тогда жили его родители. Он с радостью сообщил, что Солженицыну дали государственную премию. Дядя Яша, прочитав, сказал:

- Нет, тут вполне хватает на Нобелевскую.

Пришла потом и Нобелевская.

А потом - Брежнев. Оттепель закончилась. Общество запрессовано крепко и надолго. У Вильгельма много друзей в диссидентских кругах Москвы и Томска. Огромное количество самиздатской литературы проходит через него. Он её читает, хранит, распространяет. Это было в те времена криминалом. В те годы Вильгельм не выступал открыто, но он открыто не лгал, не жил по лжи, не участвовал в коммунистическом просвещении студентов, что должен был делать каждый преподаватель, а потому в системе был не свой. 

В 1972 году был арестован в Москве друг Вильгельма астрофизик Кронид Любарский за диссидентскую деятельность. Отсидел пять лет. Все эти годы, да и поныне, портрет Кронида открыто стоял у Вильгельма в зале. Вильгельм поддерживал добрые отношения с семьей Любарских. На такое в те времена решался редко кто.

Вильгельм в 70-х годах читает массу самиздатской литературы и официальных газет и журналов. Из каждой газеты найдет, что вырезать. Вырезок этих - сначала кипы, потом - ящики. Нина ругается:

- Совсем науку забросил, всё сидишь со своими газетами.

Наверное, он и сам это понимал, хотя долго признаться себе не хотел. Вода находит русло, а его внутренний человек находил себе выход. Это даже помимо сознания и волевых решений происходило. Но Вилли был упрям. Свернуть его было невозможно.

Сколько веревке ни виться, однако ведь и кончится. Такое положение не могло быть бесконечным.