05.03.72.

«Воистину Он Был Сын Божий». (Мф. 27,54).

Солнце уже снижалось над Лысой горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением...» Одно состояло из римских солдат-пехотинцев, другое — из римских солдат-кавалеристов. А между ними расположилось «около двух тысяч любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутствовать при интересном зрелище». Так, в достоверном соответствии с дошедшим до нас церковным преданием, наш современный писатель в недавно опубликованном в Москве удивительном сочинении начинает описание единственной, самой страшной в истории человечества и все в ней изменившей казни — распятии Господа Иисуса Христа. Почему же единственной и самой страшной во всей истории человечества? Все в ней изменившей?... Разве повсюду и до того дня, и после него не казнили так же страшно? И теперь, вплоть до наших дней, разве не казнят и не мучают людей даже и еще более страшно? Рядом с Иисусом Христом на этой же Голгофской горе мучилось еще два человека точно на таких же крестах, осужденных на мучительную смерть этой же властью самого в то время цивилизованного государства, тем же прокуратором Понтийским Пилатом. Для двухтысячной толпы зевак, сбежавшейся поглазеть всего только на очередное зрелище, оно было настолько привычно, что толпа эта даже не дождалась конца казни, смерти пригвожденных к крестам. Это было уже малоинтересно для нее... «Когда побежал четвертый час казни, между двумя цепями — верхней, пехотой, и нижней, кавалерией, — у подножия не осталось ни одного человека...» Невдалеке от креста стояла лишь Мать, да самые близкие Иисуса Христа. Вдруг тьма закрыла гору и весь Иерусалим. В почерневшем небе внезапно загрохотало, вспыхнули огненные молнии и хлынул ливень. «И вот, — читаем в Евангелии, — завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись» (Мф. 27,51-52). Потому, что в это мгновение на одном из трех крестов на Голгофе умер не просто неправедно осужденный человек. Умер не просто Иисус из Назарета, ни в чем неповинный, явивший людям недосягаемо высокий образ человечности и высочайшей нравственной правды и красоты... Померкли солнце и небо и земля сотряслась, и завеса церковная разодралась оттого, что в это мгновение умер Богочеловек. И произошла мировая катастрофа. Умер Человек, Который есть Бог. Потрясенные увиденным и простыми глазами, и другими, открывшимися духовными глазами, римский сотник и те, кто с ним стерегли Распятого, в этот момент воскликнули: «Воистину Он был Сын Божий» (Мф. 27,54).

В особом великопостном вечернем богослужении Церковь Христова ставит нас сегодня лицом к лицу с совершившимся на Голгофе, полным судьбоноснейшей для всех людей тайны. Полным тайны — потому что, когда на кресте умер Сын Божий, то, хотя умерло только Его человеческое естество, но то, с которым таинственно соединено было божественное. Умер человек, но в сущностном своем отношении к Богу бывший в личном тождестве с Ним. И потому Единственный во всем человеческом роде могший принять на Себя и принявший, могший понести и понесший в Себе все человечество и отдельно каждого человека, ищущего спасения, то есть избавления от зла здесь и в Вечности. Перед этой тайной, все изменившей в наших судьбах, и ставит нас сейчас Церковь.

С тех пор прошло много веков. Вырвавшиеся из сердца сотника слова подхватили сначала какие-то сотни, а потом тысячи людей. Но вот их стали повторять сотни тысяч, миллионы людей разных племен и народов; наконец, бесчисленное множество людей по всему лицу земли. Они легли в основание религии, христианской религии, в течение нескольких столетий создававшей совершенно новую для человечества и сделавшуюся ведущей культуру. Эта культура, новая христианская цивилизация, постепенно стала духовным достоянием почти одной трети всего человечества. В наше с вами время более восьмисот миллионов людей во всех частях света называют себя христианами и повторяют ставшие священными слова римского сотника: «Воистину Он был Сын Божий».

И мы повторяем их с глубоким благоговением и горячей верой. И с любовью... С ними мы связываем сокровеннейшие свои упования и чаяния, самые высокие надежды. Но отдаем ли мы себе отчет в том, какой смысл вкладываем в них, что именно должны означать они для каждого из нас, для нашего христианского жизнеустроения — и в общем его направлении, и в частностях, т.е. в нашем повседневии? Между тем — не будем забывать этого — Церковь обязывает нас уметь дать отчет в этом не только самим себе, но и другим, вопрошающим нас о нашем уповании, т.е. о нашей вере. Вот что говорит ап. Петр, обращаясь к христианам, — значит, и ко всем нам: «... будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» (1 Пет.3,15).

Когда христиане исповедуют веру в Сына Божия в лице Господа Иисуса Христа, то в эти слова не во всем одинаковый смысл вкладывается в трех главных ответвлениях нынешнего христианства — в православии, католичестве и протестантизме. Однако же для всех христиан Христос, Сын Божий — вочеловечившийся Бог. В Иисусе Христе, по вере, общей для всех христиан, вся полнота человеческой природы совмещена со всей полнотой Божественной природы. Это — во-первых. Во-вторых, — Христос наш Спаситель, Спаситель мира. Но не потому, что Он — Бог, а в силу Своего вочеловечения, потому, что в Нем человеческая природа наполнена Богом, потому, что Он Богочеловек. Вот два начала, два принципа, две идеи христианского «Верую», характеризующие сущность. Или, выражаясь современным языком, сущность идейной структуры.

Но, может быть, вы, слушатели мои, спросите меня, — и вопрос этот будет вполне уместным, — каким же образом христианство могло занять столь исключительное место в духовном развитии и жизни такого множества людей и продолжает занимать его и сейчас, если эти два существеннейших начала христианского «Верую» не такие уж чисто христианские, как утверждает нынешняя критика христианства? В самом деле, вера в воплощающегося бога встречается в самых разных и многих и дохристианских, и послехристианских верованиях. Просвещенное язычество, как известно, знало веру в божественное «Слово», пронизывающее собой все творение. Знало веру даже в откровение божества в видимом образе человека. Что же в христианстве собственно христианского?

Это так — и не совсем так. Христианская тайна Боговоплощения в принципе совершенно несравнима с нехристианским внешнеподобным представлением о воплощении божества. Во многочисленных языческих мифах и верованиях момент человечности никогда не имел того смысла и значения, какие он имеет в христианстве. Там человеческое в том или ином образе боговоплощения мыслилось только как кажущийся образ божества; самостоятельного значения человеческое в таком образе не имело. В христианстве же человечество Христа — отнюдь не простая форма, в которой являет Себя Бог. В Иисусе Христе человеческая природа, хотя и соединяющаяся с Божественной, имеет тем не менее вполне самостоятельное существование и функцию. Именно оно, человеческое естество в Иисусе Христе — путь, средство, таинство — через которое Бог приближается к нам и нас спасает. Христианскому учению о спасительности для нас человеческой природы, принятой на Себя воплотившимся Богом, нет ничего подобного ни в одной религии, известной истории религий. Через таинственный акт крещения каждый человек самой сущностью своего бытия — естеством своим — включается в Бога, а не одним только своим хотением, волей, мыслями или делами. Человек природой своей становится причастником Божества и входит в полноту Его реальности. Это наше чисто христианское, собственно христианское понимание Боговоплощения, неразрывно связано с собственно христианской — и только христианской — верой в личного Бога, Единого во Пресвятой Троице, Единого в Божественной природе, в Божественном естестве, в Божественной сущности и в Трех Ипостасях, в Трех Лицах Отца, Сына и Св. Духа. В особом смысле тождественность в Божественной жизни Троицы и Единицы составляет другую, совершенно исключительную особенность только нашей христианской веры.

Эта особенность подвергается таким же нападкам со стороны критики христианства, каким и вера в Боговоплощение. На христианское учение о триединстве Бога тоже часто смотрят как на неоригинально-христианское, как на имеющее параллели в разных мифологических религиозных представлениях и религиозно-философских не-христианских учениях. Даже чуть ли не как на заимствование оттуда. Между тем христианская вера в Триединого Бога, в своем глубочайшем идейном содержании, абсолютно ни в чем несхожа ни с какими мифологическими представлениями и ни с одним из тех религиозно-философских учений, с которыми пытаются так или иначе сравнивать ее. Разбирать здесь эти попытки я, конечно, не стану. Но тех, кого они смущают или как-то интересуют, могу отослать к нашей советской философской энциклопедии, издаваемой Институтом Философии АН СССР. В вышедшем совсем недавно — в 1970 г. — пятом томе ее, ученый, автор блестящей статьи о христианстве, с исчерпывающей ясностью и убедительностью доказывает, насколько несостоятельны такие сравнения и параллели и насколько невозможны какие бы то ни было серьезные принципиальные сближения христианства с другими религиями.

Наша вера в Пресвятую Троицу — наша и только наша. Три Божественных Ипостаси или Лица — Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Духа Святого, безусловно самостоятельны в Своем личностном бытии или «неслиянны» в нем, но и «нераздельны» — в Своей сущности, т.е. «единосущны», так как Бог есть Любовь. Ничего похожего на такое учение о Боге нет и никогда не было ни в одной из существующих в мире или когда-либо существовавших религиях. Именно потому, что Бог есть Любовь, по евангельскому учению (1 Ин.4,8), Ипостаси или Лица взаимопрозрачны и взаимопроницаемы в жертвенной воле к самоотдаче и совершенной разомкнутости. И вера наша в воплотившегося Сына Божия в лице Господа Иисуса Христа вытекает и как бы определяется этим чисто и собственно христианским личностным пониманием Единого Бога в Трех Лицах, — Бога, Который в Своей сущности, в Своем существе, в Своей Божественной природе есть неслитно единящая Лица Любовь.

Сегодня Церковь поставила нас за особым великопостным вечерним богослужением перед воздвигнутым посреди храма Крестом Господним, возвещающим о явленной на нем жертвенной Божественной Любви к каждому из нас. Церковь поставила нас перед ним и зовет сосредоточеннее и глубже чем всегда, почувствовать и задуматься над тайной даруемого нам Божественной Любовью. Церковь хочет, чтобы в эти дни мы больше узнали о тайне домостроительства нашего спасения. Да, больше бы узнали... Апостол Павел в послании к коринфянам пишет: «... мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога» (1 Кор. 2,12).

Возможно ли, однако, какое бы то ни было знание о Боге? Невидимом, Непостижимом, Неисследимом?

Конечно, Бога иметь предметом размышления или знания, опирающегося на обыкновенный наш рациональный опыт, нельзя. Нельзя рассуждать о Боге в наших обычных логических понятиях, образовавшихся в здешнем, земном опыте. Бог абсолютно инороден всему, что составляет окружающую нас действительность. Нельзя увидеть Бога, как видим мы здесь друг друга или какой-нибудь предмет. В определенном месте пространства и времени Бога нет, так Он не существует. Поэтому еще обращенный ко Христу проповедью ап. Павла и бывший, по-видимому, первым святым епископом афинским Дионисий Ареопагит, — или тот, кто на самой заре христианства писал под этим именем, — утверждает, что познание Бога достигается отрицанием в отношении Бога всех качеств, известных человеку из знания здешнего мира. Мы можем сказать, что Бог не есть вот этот предмет, не есть вот этот предмет... Иначе говоря, Бог познаваем не в обычной логической форме мышления, а в иной, требующей сверх логического преодоления обычных категорий мышления. И такое преодоление возможно в другом опыте, сверхрациональном, содержание которого гораздо шире мысли и может быть выражено не в отвлеченно-логической форме, а иначе.

Между тем, рядовой современный мыслящий европейски человек ни о каком другом, т.е. сверхрациональном опыте и ни о каком другом мышлении, кроме логического, рационального и слышать не хочет. «Современное мышление всем своим строением относится к сверхчувственному миру, а тем более к миру сверхъестественному, к миру веры, с полным безразличием и даже отрицательно, а то и враждебно. Теперь в такой к нему враждебности воспитываются целые поколения. Этим искусственно ограничивается одна часть действительности, которую называют природой. И образовывается ложная видимость, как будто ничего другого в действительности нет» (см. К.Адам «Иисус Христос», Брюссель, 1961).

Но в действительности есть гораздо больше, чем то, о чем мы узнаем даже и в самых ученых рассуждениях о ней, в строгонаучных понятиях, суждениях, определениях и пр. Разве вы узнаете красоту, когда читаете о ней ученые трактаты, а не когда вдруг увидите ее и залюбуетесь, наслаждаясь ею? Вы узнаете о ней и ее существовании в личном, внутреннем, особом опыте непосредственного восприятия и переживания ее, а вовсе не из описаний ее или логических доказательств ее существования, да еще и рассуждений о том, какой она, видите ли, должна быть... Красота сама себя открывает в природе ли, в художественных ли творениях, в поэзии, в музыке... Заметьте: сама себя открывает, показывает.

А можете ли вы в умнейших рассуждениях о самом себе выразить — все-все! — что внутри себя каким-то особым образом знаете о себе? О том, например, невыразимом в логических понятиях, первичном в нашем бытии, о той глубине существования своего «я», о том субстанциональном начале вашего «я», которые оказываются доступными одному только внутреннему, сверхрациональному опыту?

Или вот вам обычное наше нравственное общение друг с другом. Разве мы можем по-настоящему узнать другого человека даже из самых обстоятельных и верных служебных характеристик, анкетных данных и пр.? Мы узнаем друг друга в особом опыте личных встреч, в опыте нравственного общения, в отношении «я» к «ты». Каждое встретившееся «ты» непременно посылает некий незримый, вторгающийся в меня флюид. И «я» познает «ты», когда воспринимает этот из «ты» луч, некую духовную энергию его, тождественную существу «ты». Таким образом, один человек открывает себя другому — заметьте — открывает. Это в настоящем смысле слова и есть откровение. Как в эстетическом опыте откровение красоты, так в нравственном оно, — и главным образом оно, — образует особый род знания, сообщая ему исключительную достоверность.

Точно в таком опыте возникает и с такой же достоверностью обосновывается и великое познание, познание религиозное. «В том великое, — позвольте процитировать Достоевского, — что тут тайна: что мимоидущий лик земной и вечная Истина соприкоснулись тут вместе». Чтобы, отозвавшись на сегодняшний зов Церкви, каждый из нас мог бы дать самому себе и вопрошающим отчет о нашей вере в Триипостасного Бога, в Единосущную и Нераздельную Пресвятую Троицу; в Предвечное Божие Слово, в Божественный Логос, в Иисусе Христе принявшего на Себя человеческое естество, соделавшего спасение всех людей жизнью на земле, страданиями душевными и телесными, страшной смертью и Воскресением, и Вознесением, — мы и обратимся к такому опыту. Он не принадлежит отдельным людям, пусть великим, прекрасным, праведным и духоносным, Святым. Нет. Это религиозный и соборный церковный опыт, в сокровищнице которого веками накапливалось действительно несметное духовное богатство: духовно приобщившись к нему, можно преступить пределы ограниченного обычного человеческого опыта и знаний. И нам это предстоит сделать во время трех-четырех богослужебных последований, как сегодняшнее, чтобы попытаться сердцем и умом хоть сколько-нибудь коснуться и приблизиться к полноте Божественной Реальности.

Да поможет нам Бог из чудесной сокровищницы живого священного Предания Церкви взять, по слову св. Афанасия Великого, «из многого» то «немногое», что укрепляет радостную уверенность в истинности и спасительности исповедания нашей христианской веры. И дает благодатную силу и крепость для разумного свидетельства о вере нашей с кротостью и благоговением. Дабы не только каждый из нас в отдельности, но и мы все вместе, и многие с нами и вокруг нас, могли бы воскликнуть так же искренне и горячо, как первоверховный апостол, и так же до конца убежденно и просветленно, как евангельский римский сотник: «Ты еси Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16,16). «Воистину Он был Сын Божий» (Мф. 27,54). Аминь .