10.03.74.
Милостью Божией одним из нас дано еще раз дышать благодатным воздухом Великого поста. Другим дано входить в него, может быть, впервые в жизни. Всем вместе щедрость Божия в эти светоносные дни дает подняться над уровнем обычной повседневной жизни, чтобы сверху могли бы мы лучше увидеть ее всю и себя перед Богом в свете вечности. Чтобы глубже поняли смысл ее и почувствовали и пережили колоссальную ответственность за нее перед Богом и перед собой. Пост нас поднимает на некоторую высоту, откуда мы можем яснее понять путь христианской жизни, вводящей в несказанную, в пасхальную радость невечернего дня в Царствии Божием. Путь, вводящий в нее еще здесь, на земле, тайной Креста Господня.
И вот мы снова с вами и с теми, кто впервые пришел к нам, стоим перед образом Живоносного Креста. В дни поста, готовящего нас к празднику Воскресения Христова, Церковь снова зовет сколько можно больше приблизиться к лучшему осознанию, к восприятию и умом, и сердцем величайшей и глубочайшей священной тайны Креста, с которой связан весь, до конца, смысл христианской жизни и сокровеннейшие христианские упования и чаяния.
Тайна Креста Господня — это прежде всего тайна нашей веры в чудо соединения человеческого естества или природы с Божественным естеством в лице распятого на кресте Иисуса Христа. На кресте умер Человек, но Он был в сущностном личном тождестве с Богом. Умер на кресте Богочеловек, Сын Божий, ставший сыном человеческим. Тайна Креста есть тайна вочеловечения Бога, тайна Боговоплощения. И это в ней одно.
А вот другое. Тот, Кто был прежде сотворения мира — становится человеком. Тот, Кто имел Богоравное бытие и обитал в неприступном свете, никогда никем из людей не виденном (1 Тим. 6,16) — рождается простым человеком. Мало того, Божий Сын, обладающий по эссенциальному равенству с Богом полнотой Божественной Славы — живет в этом мире в ни от чего не защищенном социальном положении. Терпит бичевания и пощечины, принимает плевки толпы и, наконец, «жесточайшее и омерзительнейшее истязание» (Цицерон) — т.е. крестную муку и даже смерть. Зачем же нужно было такое уничижение Бога, такое обнищание Славы Божией (Флп. 2,7; 2 Кор. 8,9; 1 Кор. 2,8)? Зачем надо было, чтобы Тот, от Которого все произошло и для Которого все, становился бы еще и Вождем нашего спасения (Евр. 2,10)? Становился бы им в крайнем уничижении Божества, даже в его истощании? Между тем, именно так должно было быть, говорит евангелист (Мф. 26,54). Церковь ставит нас сейчас перед непонятным «надо было» и «должно быть». И перед этим «зачем?» Церковь хочет, чтобы в благоговейных размышлениях, соединенных с молитвами перед Крестом, мы осознали бы возможно больше и глубже, какие же дары каждому человеку несет Божественная любовь в тайне Креста, т.е. явившая Себя в Боговоплощении, в уничижении Божества в земной жизни Богочеловека Господа Иисуса Христа; в Его страданиях страшных в Гефсиманском саду и на Голгофе, и в смерти на крестном древе; наконец, в Его Воскресении. Церковь хочет, чтобы мы лучше поняли и усвоили, почему только силой даров таким образом явившей Себя Божественной Любви совершается избавление людей от безнадежной подвластности злу, поразившему самую природу или естество человека. Так как чем больше и лучше мы будем это знать, тем тверже будет в каждом из нас столь нужная уверенность в действительной возможности нашего благодатного возрождения и победы над злом в себе и в мире. Церковь хочет и даже требует от нас знания о Боге и Божием еще и потому, что мы по слову ап. Петра (1 Пет. 3,15), должны быть всегда готовы дать ответ всякому, требующему от нас отчета в нашей вере, в наших упованиях, во всем, что нам дает вера и что мы ожидаем от нее. А требующих от нас такого ответа становится, слава Богу, с каждым днем все больше. Они идут к нам отовсюду: с заводов и фабрик, из лабораторий и разных мастерских, из аудиторий университетов и институтов, отовсюду...
Но вот тут возникает очень серьезный вопрос: а возможно ли какое бы то ни было знание о Боге и Божием? Ведь даже в наших священных книгах разве не сказано, что Он невидим и непостижим (Мф. 11,27; Ин. 1,18; 1 Ин. 4,12; Евр. 11,27; Пс. 138,6; 144,3 и др.)? Что же можно узнать о Боге и Божием в наших обычных рассуждениях, логических понятиях, из которых складывается все наше предметное знание об окружающей нас предметной действительности?
Ничего! Иметь Бога предметом знания, опирающегося на обычный рациональный опыт — нельзя. Нельзя постичь Божие в обычных понятиях, образующихся только по законам, так сказать, общепринятой логики. Потому что Бога нельзя увидеть так, как мы видим друг друга или какой-нибудь предмет. Его нет в определенном пространстве и времени. Так, т.е. в наших измерениях, Он не существует. Он инороден — абсолютно инороден — всему существующему, составляющему природную действительность. Оперируя понятиями, из которых складывается наше знание обо всем в этом мире, мы могли бы лишь утверждать, что Бог не есть ни это, ни то, ни этот «предмет» и никакой другой «предмет».
Однако, следует ли отсюда, что никакое знание о Боге и Божием невозможно? Это значит одно: что о Боге невозможно обыкновенное рациональное эмпирическое знание. Форма рассудочного, рационального мышления здесь непригодна. Оно великолепно ориентирует нас во всей природной действительности, оглушая человечество своими невероятными успехами и шумными достижениями. Оно открывает космические дали, посылает на луну и дальше корабли и людей, и даже овладевает космосом... О Боге же и Божием мы узнаем иначе, на основании иного сверхрационального, сверхлогического опыта. И тут надо сказать, что также и о многом другом в окружающей нас действительности мы как следует только и можем узнать при помощи сверхрационального опыта, т.е. не в понятиях, образованных лишь рационально-логическим мышлением. Современный европейски мыслящий человек — впрочем, стоящий не на самом высоком культурном уровне, а на средине и даже несколько ниже его — и слышать ничего не хочет о сверхрацональном опыте и ни о каком ином мышлении, кроме рационального, логического. Миллионы и миллионы людей теперь воспитываются в прямой враждебности к нему. Мышление, на нем основанное, не стесняются изображать в самом смешном, вульгарно-карикатурном виде и очень зло высмеивают, как это сделано, например, вчера в нашей самой распространенной газете в одном из фельетонов, подписанном весьма известным у нас именем. Но тот, кто так подходит к этому опыту и признает единственным правомочным способом мышления обычную отвлеченно-логическую форму его, в которой обыкновенно образуются наши научные и ненаучные понятия, суждения и определения вещей, тот страшно обедняет мир. Тот искусственно ограничивает действительность одной ее стороной или частью — природной, естественной. Хотя действительность гораздо больше, чем то, что узнаем о ней в самых ученых и в самых строго научных понятиях. Попробуйте-ка в таких понятиях выразить все, что внутри себя каким-то образом знаете о себе. О той последней глубине своего существования, о том субстанциональном начале вашего «я», в котором каждый человек сознает себя не только какой-то малюсенькой частичкой «объективной предметной действительности» и не только какой-нибудь функцией рода, общества, а то и просто социального класса, но чем-то несравненно большим. Эту глубину в себе выразить в логических понятиях невозможно, но вы ее осознаете, вы знаете, что она в вас есть, и она-то вам и открывает себя в вашем особом сверхрациональном опыте.
Можете ли вы по-настоящему узнать другого человека из самых обстоятельных, безупречно составленных служебных характеристик или анкет, описаний и т п.? Конечно, нет! Как следует мы узнаем человека в особом опыте личной с ним встречи, в совершенно особом опыте нравственного общения. Каждое встречающееся нам «я» открывает нам себя, как бы излучая некую духовную энергию, тождественную самому существу его. И только тогда «я» и узнаю «ты», когда воспринимаю эту посылаемую им энергию.
А разве хоть что-нибудь можете вы узнать о красоте, разве можете понять, что такое красота, если совершенно особым образом не почувствуете ее? Вы ничего не узнаете о ней из самых ученых трактатов, составленных из великолепно логически отточенных объяснений и доказательств ее существования, и научнейших рассуждений о том, какой она должна быть и где, видите ли, следует ее искать. Вы узнаете красоту иначе: когда вдруг увидите ее какими-то внутренними глазами; когда залюбуетесь ею; и отдадитесь безотчетному наслаждению ею всем своим внутренним существом, всем сердцем... Тем самым сердцем, о котором древний христианский мудрец, св. Евагрий, как-то сказал, что мысли родятся в голове, но разум пребывает в сердце!
Чем прекрасны поэзия и музыка? Как раз тем, что преодолевают ограниченный рациональный смысл слова и звука, высоко вознося нас над этим смыслом. Поэзия и музыка, так же, как высокое искусство живописи, выражают то, что невыразимо в отвлеченно-логической форме мышления, то, что всегда и глубже, и больше, и шире мысли, то, что открывается поэту, музыканту и художнику не в рациональном, а в сверхрациональном, духовном опыте, где действительность сама открывает себя и присутствует не частично, но в полноте, в которой природное или естественное встречается — да, встречается! — со сверхприродным или сверхъестественным! Творчество настоящего поэта, овладевшего тайной звуковой плоти слова, восхищающей или поднимающей людей над его простым естественно-рациональным смыслом, как и творчество настоящих музыканта и художника, познавших ту же тайну и овладевших выразительной силой иррационального элемента звука, цвета, линии и их удивительных восхищающих сочетаний; творчество их всегда есть своего рода тайнодействие, по-своему осмысливающее и по-своему описывающее сверхрациональный, духовный опыт.
И подумайте только: как бы мы были бесконечно бедны, как бы мы мало знали действительность, если бы такого опыта у нас не было!
Без него было бы невозможно сколько-нибудь полное знание о самом себе. Только в нем открывает себя таящаяся в нас, сокровенная глубина нашего «я». В нем же человек по-настоящему узнает другого человека, открывающего себя в той особой духовной активности, которая обнаруживается, может быть, всего в какой-нибудь улыбке или брошенном на вас взгляде. В принципиально таком же выше-рациональном опыте открывает себя людям красота, т.е. открывает себя в нем одно, открывается другое... Не устрашимся же этой констатации: такой опыт всегда связан с откровением в самом прямом и настоящем смысле этого слова. Более того, главное: оно и образует особый род познания вещей, их глубины, их смысла. И если бы не оно, если бы не откровение, всегда присутствующее и сообщающее и умозрительному, и нравственному, и эстетическому опыту особенную достоверность, какими бы мы были слепыми и духовно нищими. В таком опыте и с той же достоверностью возникает и обосновывается великое религиозное познание. «В том великое, говорит наш Достоевский, что мимоидущий лик земной и вечная Истина соприкоснулись тут вместе». Этот опыт вводит в недоступную для рассудочной мысли реальность самой первоосновы моего бытия и первоосновы всеобъемлющей полноты всей действительности. Он же вводит и в тайну в нем открывающей Себя Божественной реальности. И обогащает познанием, которое превышает все притязания ограниченных возможностей логически мыслящего рассудка. В нем открывает Себя и присутствует Бог.
Чтобы отозваться на сегодняшний зов Церкви: дать отчет себе и другим в нашей вере в Бога и о важнейшем в ней — о тайне Креста Господня — надо обратиться к такому религиозному, духовному опыту. Но не отдельных людей, как бы ни были прославлены они своей мудростью, и праведностью, и духовностью, а к опыту неисчислимого множества подобных людей, собранному в бесценную сокровищницу соборного церковного опыта. В сокровищницу Церковного Предания. Здесь веками собирались несметные духовные богатства: сокровеннейшие порывы к богоуподоблению, бесчисленные слезы самых чистых сердец, радости живого богообщения, бездонно-глубокие прозрения в вечность, благоуханные молитвы, благоговение и любовь — любовь без конца! (о. П. Флоренский). Та любовь, силой которой человек и поднимается ввысь, к Самому Богу, чтобы увидеть то, чего не может увидеть глаз; что не слышно уху, что приготовил Бог лишь любящим Его (1 Кор.2,9), и проникает также в последние глубины здешней жизни, чтобы найти и увидеть всю правду и весь ее смысл, а не только их часть.
В нашем мире над этим опытом смеются. И такой любви среди людей, увы, все меньше и меньше, отчего даже ищущие как будто одну правду в своих учениях и в своих исканиях слишком часто свидетельствуют о кривде, а не о правде. Когда же в последующие три воскресенья, как сегодня, в это же время, мы снова будем стоять перед образом Креста Господня и потщимся размышлять о Его тайне, мы все обратимся именно к этому священному опыту нашей любви и веры, дающему людям великое познание. Мы постараемся именно в нем из «многого» взять хотя бы «немногое», приближающее нас к самому важному в наших упованиях. Это ведь к нам обращается ап. Павел, говоря: «Мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога» (1 Кор.2,12).
Аминь.