Астафьев – в нескольких словах
Материал из EniseyName.
Закажите альманах Затесь сейчас!
Валентина МАЙСТРЕНКО. Астафьев – в нескольких словах
На этот раз гостями библиотеки были журналисты, в общем, пишущий люд, который жалел и жаловал Астафьев, сам вышедший из районки. Ну кто еще из писателей так читал газеты, как он! Вот библиотекари достославной Овсянки и собрали нас. И мы вспоминали, каждый – своё. И когда в великолепном исполнении коллег оживали разные эпизоды встреч с писателем, я вдруг вспомнила один-второй-третий эпизод, когда Астафьев представал всего лишь в нескольких словах. Вот о них-то и рассказала потом, когда пришел мой черёд.
Август 1989 года. Мы плывем на теплоходе, на борту – Славянская экспедиция с братающимися литераторами Сибири и Украины, никто и не подозревал тогда о скором расставании. Только угнездились в своих кубриках – позвали есть. Спустилась в камбуз, смотрю – у поперечины импровизированного стола стоит коренастый мужик с лицом шкипера. К изумлению моему шкипер этот оказался Виктором Петровичем Астафьевым. Его я разок-второй видела по телевизору, когда и не предполагала, что попаду в Красноярск, так что в лицо не знала. И вот он рядом. На столе – специфическая еда: водка, сало, рыба, крупно нарезанный лук. Знакомимся. «А, – сказал благодушно писатель, – вот она какая Майстренко!» Я подивилась: откуда он меня знает? Не ведала тогда, что единственный, наверное, из всех писателей страны, он прочитывает местные газеты от корки и до корки и пишущих и ищущих журналистов знает всех по именам, а я уже год после переезда в Красноярск отработала в краевой газете.
Виктор Петрович протягивает стопку водки, вроде как за знакомство. «Водку не пью!» – вскричала я. «Будешь, – убежденно и оптимистично сказал писатель земли русской, – салом вот закусишь, очень хорошая закуска». «Ни за что!» – категорически возразила я, готовая уже выпить эту водку, только бы тёплого сала мне не давали. «Ладно, – рыбой закусишь», – сказал Астафьев и протянул мне смачный кусок какой-то благородной слабо-соленой белорыбицы. Водка была жгучая, но почему-то почти без вкуса и запаха, а рыба была нежная, незнакомая на вкус – царь-рыба!
1 мая, по-моему, 1990-го, когда только завязалось наше деловое знакомство на почве интервью, вошли мы с коллегой в азарт и аж вчетвером ввалились в квартиру Астафьевых в Академгородке, руководствуясь поговоркой, что на день рождения не приглашают, что на день рождения сами приходят. Ввалились и... попали на узкое семейное застолье с близкими друзьями. Самое удивительное, что Виктор Петрович, хорошенький такой, растепленный, в светленькой рубашечке, обрадовался нам, а мы-то уж лыжи назад навострили. «О, – воскликнул он приветливо, – проходите!» И провел нас в залу, усадил на самые почетные места, вопросы какие-то задавал. И сколько мы ни сидели, радостен был и приветлив, вопреки недовольству жены, которая нас до сего дня и в глаза не видела. Как я её сейчас понимаю! Простите нас, Марья Семёновна!
Однажды, когда в нашей, по-астафьевски говоря, забедованной стране начались очередные потасовки, на сей раз «перестроечные», когда страницы газет гудели от взаимных обвинений, и писатели тоже пошли друг с другом рубиться, Астафьев в очередной раз ввязался в какую-то политическую драку. Ну зачем?! Я не выдержала и при первой же встрече говорю ему в сердцах: «Виктор Петрович, вы как были качинской шпаной, так ею и остались». «Ну и чё?» – словно подросток дерзко буркнул он, ничуть не оскорблённый таким сравнением и, всем видом показывая, мол, дрался и буду драться. А про качинскую шпану я от него и услышала. Когда мы однажды проезжали по окраинной улице Красноярска мимо реки Качи, он показал под горкой домик, куда бегал в гости к родичам и рассказал о лихих сражениях в мальчишечьих ватагах. Таким мальчишкой-забиякой и остался в зрелые годы: чуть какая с его точки зрения несправедливость, вспыхнет, как сухой порох, и вперёд – «на баррикады», бороться за правое дело. Только намного позже признался, что лучше было бы, конечно, тогда помолчать, много лишних слов сказано. Но это он такой тихий стал, потому что «отговорила роща золотая», устали мы все от словесных перепалок, а случись что, снова бы выскочил, напрашиваясь на очередной тумак.
Однажды мучилась я вопросом: почему такую красивую, такую заботливую, такую преданную женщину, которая мне очень нравилась, оставил муж. Почему? Я и поделилась этим своим недоумением при случае с Виктором Петровичем, поскольку он хорошо знал эту пару. Виктор Петрович очень внимательно выслушал меня и ответил: «Дак партейная она, легко ли жить-то?» И вмиг всё прояснилось, хоть и не была та милая женщина членом партии.
Однажды в тяжелейший период моей жизни пришли мы к писателю брать интервью. Заходим в его квартиру в Академгородке, а лицо у него не такое, как всегда: какое-то озарённое, и обычных шуточек-приубауточек нет. Он только что вернулся из поездки на Святую Землю. «Кладу я руку на камень, на котором Христос лежал после распятья, а камень-то тёплый», – в первую очередь сообщил он, по-детски чисто и доверительно. О горьких переменах в моей жизни он уже был кем-то осведомлен. Вкратце уточнив, что же произошло, неожиданно поднялся, ушел, о чем-то они вдалеке с Марьей Семёновной пошушукались. Заходят вдвоем, лица у обоих взволнованные, особенно у Марьи Семёновны, протягивает Виктор Петрович мне отливающий перламутром беленький крестик с Христовым распятием, со Святой Земли привезенный, и говорит: «Возьми, может, Господь тебе поможет...» И помог.
Однажды я в очередной раз подступилась к Виктору Петровичу с вопросом, который меня очень интересовал, я хотела, чтобы он рассказал мне о самой главной своей любви, что выпала ему в жизни. О подростковой любви с первым букетиком подснежников в жестяной баночке он мне рассказывал, и интервью даже вышло «Ромео, Джульетта и тьма», но мне этого было мало. И вот возвращаемся мы со встречи с московскими коллегами из «Аргументов и фактов», где за столом тоже шел разговор о любви, и снова задаю я ему этот свой вопрос. А в ответ – тихий, но неуклонный голос Виктора Петровича: «Не надо. Пусть лежит себе спокойно под белым снегом». У меня и сейчас мурашки по коже от бездонной глубины этих слов. Никому не дал даже слегка коснуться той белизны.
Однажды мы оказались рядом с Виктором Петровичем за столом, и, глядя на простенькие бумажные салфеточки с розовыми цветочками, я стала разглагольствовать о том, что вот в кафе Парижа принято на салфетках рисовать портреты, писать стихи. Рука Виктора Петровича потянулась к салфетке, он взял лежащую рядом со мной простенькую шариковую ручку, положил салфеточку наискосок, что-то написал и протянул мне. В уголке, обрамленном розовыми цветочкам, было шутейно начертано: «Дарю сердечно – помни вечно», рядом красовался нарисованный его рукою знаменитый астафьевский цветочек – стародуб и четко выведенные инициалы: «В.П.» Ненужных архивов у меня с излишком, а ценных хранить не умею, но салфеточка эта чудом сохранилась. Наверное, чтобы помнила вечно. Вот я и помню.
P.S. Чтобы помнила его в вечности, куда Виктор Петрович довольно скоро после той встречи ушел, он иногда является во снах. И всегда по делу. Вижу я как-то – идём мы с ним по рынку, кругом толчея, суета. И вдруг – штабелями подшивки старых газет. «Купи», – ухватывая меня по-детски за руку, просит Виктор Петрович. «Ну как же я куплю, если одна подшивка стоит семь с половиной тысяч рублей», – по-взрослому отвечаю я ему. «Ну, купи», – по-детски упорствует он. Просыпаюсь с мыслью: сколько встреч было, сколько бесед интересных, надо порыться в подшивках что-то подобрать, книжицу какую-то в память о нём сделать. Но время дальше мчит, чувство долга перед Виктором Петровичем точит, будто обещала что-то и не выполнила. И тут поступает неожиданное предложение от издательства «Растр»: выпустить астафьевский альбом с текстом и фотографиями. Соглашаюсь. Ищу ключ к будущей книге и наконец ясно вижу, как всё выстроить: надо пойти по следам его тетрадок из «Затесей»! Что такое затесь, долго описывать не надо – это зарубка топором на дереве, чтобы видно было, какой дорогой выходить из дремучей тайги. Так, идя по астафьевским затесям, «прорубали» мы свои. Сначала они вышли в виде книги-альбома с фотографиями «Затесь на сердце», потом был издан под тем же названием вариант дешёвого издания воспоминаний: без снимков, но зато доступный для народа.
Ну вот, порадовалась я успокоенно, вроде уважила просьбу Виктора Петровича. Однако спокойствие мое по этому поводу было недолгим. Снова вижу сон: и снова идём мы куда-то с Виктором Петровичем, и он просит меня: «Поработай ещё со мной...». А я недоумеваю: ну где нам сейчас с ним работать, в какой редакции, газетки закрывают одну за другой! Проснулась снова с чувством долга. И ходила с ним, пока не пришла идея: по опыту дореволюционных лет создать клуб почитателей. До революции в моде были такие объединения. И вот 26 марта 2011-го в стенах краевой научной библиотеки, где не раз писатель читывал свои произведения, состоялось первое заседание клуба почитателей Виктора Петровича Астафьева «Затесь». Решили не просто собираться, предаваясь воспоминаниям, а отыскивать факты народного почитания писателя, собирать их. А они есть! Есть и музеи его имени! И вузы его имени! Много чего есть. И много чего делается.
Разумеется, интересные материалы должны быть опубликованы, но где? Так родилась идея издания астафьевского альманаха «Затесь». А дальше – вопрос вопросов: на какие средства его издавать? И тут сказала свое «слово» горячая и самая преданная почитательница Виктора Петровича – кандидат филологических наук Антонина Фёдоровна Пантелеева. Именно ей удалось издать книгу-летопись «Река жизни Виктора Астафьева» (автор-составитель – главный хранитель фондов библиотеки-музея в Овсянке Валентина Швецова). Удалось найти единомышленника – человека, который не пожалел на книгу премии правительства РФ, присужденной ему за достижения в области науки и техники. Это был Пётр Михайлович Гаврилов – генеральный директор Железногорского горно-химического комбината. И вот пишет ему в Железногорск Антонина Фёдоровна уже об альманахе «Затесь» как человеку близкому по духу, и снова откликается Пётр Михайлович: будет альманах «Затесь», ровно к 10-летию кончины писателя. И да будет так!
